Неточные совпадения
И не одну
сотню раз Клим Самгин видел, как вдали, над зубчатой стеной елового леса краснеет солнце, тоже как будто усталое, видел облака, спрессованные в такую непроницаемо плотную массу цвета кровельного железа, что можно было думать: за нею уж ничего нет, кроме «
черного холода вселенской тьмы», о котором с таким ужасом говорила Серафима Нехаева.
Всюду над Москвой, в небе, всё еще густо-черном, вспыхнули и трепетали зарева, можно было думать, что
сотни медных голосов наполняют воздух светом, а церкви поднялись из хаоса домов золотыми кораблями сказки.
Весело и бодро мчались мы под теплыми, но не жгучими лучами вечернего солнца и на закате, вдруг прямо из кустов, въехали в Веллингтон. Это местечко построено в яме, тесно, бедно и неправильно. С
сотню голландских домиков, мазанок, разбросано между кустами, дубами, огородами, виноградниками и полями с маисом и другого рода хлебом. Здесь более, нежели где-нибудь, живет
черных. Проехали мы через какой-то переулок, узенький, огороженный плетнем и кустами кактусов и алоэ, и выехали на большую улицу.
Много легенд ходило о Сухаревой башне: и «колдун Брюс» делал там золото из свинца, и
черная книга, написанная дьяволом, хранилась в ее тайниках.
Сотни разных легенд — одна нелепее другой.
Когда пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загроможденной судами, ощетинившейся
сотнями острых мачт, к борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали подниматься на палубу. Впереди всех быстро шел небольшой сухонький старичок, в
черном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелеными глазками.
Подойдя к рампе, Луша подолгу всматривалась в
черную глубину партера, с едва обрисовавшимися рядами кресел и стульев, населяя это пространство
сотнями живых лиц, которые будут, как один человек, смотреть на нее, ловить каждое ее слово, малейшее движение.
Когда им жилось трудно под властью царей, они науськивали
черный народ на царскую власть, а когда народ поднимался и вырывал эту власть из рук короля, человечки обманом забирали ее в свои руки и разгоняли народ по конурам, если же он спорил с ними — избивали его
сотнями и тысячами.
Этот Нуль мне видится каким-то молчаливым, громадным, узким, острым, как нож, утесом. В свирепой, косматой темноте, затаив дыхание, мы отчалили от
черной ночной стороны Нулевого Утеса. Века — мы, Колумбы, плыли, плыли, мы обогнули всю землю кругом, и, наконец, ура! Салют — и все на мачты: перед нами — другой, дотоле неведомый бок Нулевого Утеса, озаренный полярным сиянием Единого Государства, голубая глыба, искры радуги, солнца —
сотни солнц, миллиарды радуг…
Над
черными нивами вился легкий парок, наполнявший воздух запахом оттаявшей земли, — тем свежим, вкрадчивым и могучим пьяным запахом весны, который даже и в городе узнаешь среди
сотен других запахов.
Сверкая медью, пароход ласково и быстро прижимался всё ближе к берегу, стало видно
черные стены мола, из-за них в небо поднимались
сотни мачт, кое-где неподвижно висели яркие лоскутья флагов,
черный дым таял в воздухе, доносился запах масла, угольной пыли, шум работ в гавани и сложный гул большого города.
Багряные лучи солнца обливали стены и башни города кровью, зловеще блестели стекла окон, весь город казался израненным, и через
сотни ран лился красный сок жизни; шло время, и вот город стал
чернеть, как труп, и, точно погребальные свечи, зажглись над ним звезды.
Длиннобородые маги на верблюдах, одетые в яркие шелка, белокурые короли, верхом на лошадях, в роскошных локонах и в парче, кудрявые
черные нумидийцы, арабы и евреи и еще какие-то яркие, фантастически одетые фигурки из терракоты — их
сотни в этой картине.
— А все почему? Все потому, что она была кость от костей и плоть от плоти своей и
черные и белые
сотни все за собой волокла, а не особилась, как вы, шишь-мышь, пыжики, иностранцы.
Думаю также о том, как однажды бурной зимней ночью разбилась о грудь старого чудовища целая английская флотилия вместе с гордым щеголеватым кораблем «Black Prince», [«
Черный принц» (англ.)] который теперь покоится на морском дне, вот здесь, совсем близко около меня, со своими миллионами золотых слитков и
сотнями жизней.
Руки царя были нежны, белы, теплы и красивы, как у женщины, но в них заключался такой избыток жизненной силы, что, налагая ладони на темя больных, царь исцелял головные боли, судороги,
черную меланхолию и беснование. На указательном пальце левой руки носил Соломон гемму из кроваво-красного астерикса, извергавшего из себя шесть лучей жемчужного цвета. Много
сотен лет было этому кольцу, и на оборотной стороне его камня вырезана была надпись на языке древнего, исчезнувшего народа: «Все проходит».
И я старался представить себе, что делается там, в темноте. Мне чудилась широкая
черная река с обрывистыми берегами, совершенно не похожая на настоящий Дунай, каким я его увидел потом. Плывут
сотни лодок; эти мерные частые выстрелы — по ним. Много ли уцелеет их?
В целом облаке пыли
сотни чёрных лиц, тысячи глаз, точно звёзды Млечного пути. Вижу я: все эти очи — как огненные искры одной души, жадно ожидающей неведомой радости.
Едет человек, с бородой, в синем ли,
черном ли кафтане, на сытой лошади, один сидит в ящике: только взглянешь, сыта ли лошадь, сам сыт ли, как сидит, как запряжена лошадь, как ошинена тележка, как сам подпоясан, сейчас видно, на тысячи ли, на
сотни ли мужик торгует.
Мирович. Нет-с, тут не один деревянный гвоздь, а их
сотни, и они выкрашены
черною краской, чтоб издали казались железными.
— Помнишь наш разговор о севере и юге, еще тогда давно, помнишь? Не думай, я от своих слов не отпираюсь. Ну, положим, я не выдержал борьбы, я погиб… Но за мной идут другие —
сотни, тысячи других. Ты пойми — они должны одержать победу, они не могут не победить. Потому что там
черный туман на улицах и в сердцах и в головах у людей, а мы приходим с ликующего юга, с радостными песнями, с милым ярким солнцем в душе. Друг мой, люди не могут жить без солнца!
На изогнутых ломаных лестницах было тихо той глубокой тишиной, которая копится
сотни лет; и из темных углов, занесенных паутиной, от исщербленных кирпичей, из
черных загадочных провалов глядело что-то старое, седое и важно задумчивое.
Медленно она выступает, за нею
черный строй матерей, одних игумений двадцать четыре, стариц до
сотни.
С легкой руки соловецкого выходца старообрядские скиты один за другим возникали в лесах Заволжья. Вскоре их появилось больше
сотни в
Черной рамени, в лесах Керженских, в лесах Рымских и за рекой Ветлугой.
Плачутся на христолюбца обиженные, а ему и дела мало, сколачивает денежку на
черный день, под конец жизни
сотнями тысяч начнет ворочать да разика два обанкрутится, по гривне за рубль заплатит и наживет миллион…
Но вот уже раздался последний колокол, капитан с белого мостика самолично подал третий пронзительный свисток; матросы засуетились около трапа и втащили его на палубу; шипевший доселе пароход впервые тяжело вздохнул, богатырски ухнул всей утробой своей, выбросив из трубы клубы
черного дыма, и медленно стал отваливать от пристани. Вода забулькала и замутилась под колесами. Раздались оживленнее, чем прежде,
сотни голосов и отрывочных возгласов, которые перекрещивались между пристанью и пароходным бортом.
Вскоре больше
сотни таких скитов возникло в
Черной Рамени, в Керженских и Рышских лесах и по реке Ветлуге.
И вот представьте меня в темную ночь под руку с женщиной, которая бежит от мужа, около длинной и высокой громадины, повторяющей каждый мой шаг и неподвижно глядящей на меня
сотнею своих
черных окон.
А как я это узнал, поведаю тебе: неподалеку от
Черной мызы у меня свой караул, двое православных моих — стоят ваших
сотен немцев, табачников, — узнали эту весточку да и давай уплетать где ползком, где кувырком, отняли у первого латыша коня и прилетели ко мне.
Та копила эти
сотни тайком от дочери, откладывая их на
черный день.
— Жид пархатый! — ворчала, между тем, спускаясь по
черной лестнице, Стеша. — Княгиню может не на одну
сотню тысяч обобрал, а мне всего пятьсот рублей отсчитал. Расщедрился, нечего сказать. Попомню я тебе это, жидюга проклятый.
Вместо прежних сплошных,
черных кругов тысяч пчел, сидящих спинка с спинкой и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит
сотни унылых, полуживых, и заснувших остовов пчел.
Не стану перечислять той
сотни обглоданных костей, которые ежедневно выбрасываются московской жизнью в добычу голодной газетной братии, еще раз ею обгладываются, закапываются в землю на
черный день, выкапываются и снова обгладываются — при визге и драке всей стаи.